Неточные совпадения
Присутствие княгини Тверской, и по воспоминаниям, связанным с нею, и потому, что он вообще не любил ее, было неприятно Алексею Александровичу, и он пошел прямо в детскую. В первой детской Сережа, лежа
грудью на столе и
положив ноги
на стул, рисовал что-то, весело приговаривая. Англичанка, заменившая во время болезни Анны француженку, с вязаньем миньярдиз сидевшая подле мальчика, поспешно встала, присела и дернула Сережу.
Она села к письменному столу, но, вместо того чтобы писать, сложив руки
на стол,
положила на них голову и заплакала, всхлипывая и колеблясь всей
грудью, как плачут дети.
Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его доме роль экономки, падал свет
на снег площадки пред домом. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал
на крыльцо. Лягавая сука Ласка, чуть не сбив с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и хотела и не смела
положить передние лапы ему
на грудь.
На грудь кладет тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку.
Так медленно по скату гор,
На солнце искрами блистая,
Спадает глыба снеговая.
Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовет его… напрасно:
Его уж нет. Младой певец
Нашел безвременный конец!
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял
на утренней заре,
Потух огонь
на алтаре!..
Дуняша
положила руку Лютова
на грудь его, но рука снова сползла и палец коснулся паркета. Упрямство мертвой руки не понравилось Самгину, даже заставило его вздрогнуть. Макаров молча оттеснил Алину в угол комнаты, ударом ноги открыл там дверь, сказал Дуняше: «Иди к ней!» — и обратился к Самгину...
Дома, едва он успел раздеться, вбежала Дуняша и, обняв за шею, молча ткнулась лицом в
грудь его, — он пошатнулся,
положил руку
на голову,
на плечо ей, пытаясь осторожно оттолкнуть, и, усмехаясь, подумал...
Клим приподнял голову ее,
положил себе
на грудь и крепко прижал рукою. Ему не хотелось видеть ее глаза, было неловко, стесняло сознание вины пред этим странно горячим телом. Она лежала
на боку, маленькие, жидкие
груди ее некрасиво свешивались обе в одну сторону.
Послушав еще минуту, Самгин
положил свою руку
на ее левую
грудь, она, вздрогнув, замолчала. Тогда, обняв ее шею, он поцеловал в губы.
Ротмистр Попов всем телом качнулся вперед так, что толкнул
грудью стол и звякнуло стекло лампы, он
положил руки
на стол и заговорил, понизив голос, причмокивая, шевеля бровями...
Вспомнил, как,
положив руку
на грудь ее, он был обескуражен ее спокойным и смешным вопросом: «Что вас там интересует?» Вспомнил, как в другой раз она сама неожиданно взяла его руку и, посмотрев
на ладонь, сказала...
Она скрестила руки
на груди и,
положив ладони
на острые плечи свои, продолжала с негодованием...
В отделение, где сидел Самгин, тяжело втиснулся большой человек с тяжелым, черным чемоданом в одной руке, связкой книг в другой и двумя связками
на груди, в ремнях, перекинутых за шею. Покрякивая, он взвалил чемодан
на сетку,
положил туда же и две связки, а третья рассыпалась, и две книги в переплетах упали
на колени маленького заики.
— А это прошлое? — шептала она опять,
кладя ему голову
на грудь, как матери.
Она остановилась,
положила ему руку
на плечо, долго глядела
на него и вдруг, отбросив зонтик в сторону, быстро и жарко обвила его шею руками, поцеловала, потом вся вспыхнула, прижала лицо к его
груди и прибавила тихо...
Он
положил ей за спину и под руки подушки,
на плечи и
грудь накинул ей свой шотландский плед и усадил ее с книгой
на диван.
— А вот этого я и не хочу, — отвечала она, — очень мне весело, что вы придете при нем — я хочу видеть вас одного: хоть
на час будьте мой — весь мой… чтоб никому ничего не досталось! И я хочу быть — вся ваша… вся! — страстно шепнула она,
кладя голову ему
на грудь. — Я ждала этого, видела вас во сне, бредила вами, не знала, как заманить. Случай помог мне — вы мой, мой, мой! — говорила она, охватывая его руками за шею и целуя воздух.
Она прижала его голову к своей
груди, крепко поцеловала ее и
положила на нее руку.
Григорий взял младенца, принес в дом, посадил жену и
положил его к ней
на колени, к самой ее
груди: «Божье дитя-сирота — всем родня, а нам с тобой подавно.
Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно не выскользнет из рук: это одна сторона их свойств: с другой стороны, каждый из них человек безукоризненной честности, такой, что даже и не приходит в голову вопрос: «можно ли положиться
на этого человека во всем безусловно?» Это ясно, как то, что он дышит
грудью; пока дышит эта
грудь, она горяча и неизменна, — смело
кладите на нее свою голову,
на ней можно отдохнуть.
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах,
на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была
на грудь, не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный
на их попечение, вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и
положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.
Я смотрел
на нее, упиваясь ее красотой, и инстинктивно, полусознательно
положил руку
на ее плечо, шаль упала… она ахнула… ее
грудь была обнажена.
Сатира перенесли в застольную и
положили на печку. Под влиянием тепла ему стало как будто полегче. В обыкновенное время в застольной находилась только кухарка с помощницей, но во время обедов и ужинов собиралась вся дворня, и шум, который она производила, достаточно-таки тревожил больного. Однако он крепился, старался не слышать праздного говора и, в свою очередь, сдерживал, сколько мог, кашель, разрывавший его
грудь.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в
грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали
на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили
на свободу всего
на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и
положил обоих.
Эти слова, страстные и повелительные, действовали
на Гладышева как гипноз. Он повиновался ей и лег
на спину,
положив руки под голову. Она приподнялась немного, облокотилась и,
положив голову
на согнутую руку, молча, в слабом полусвете, разглядывала его тело, такое белое, крепкое, мускулистое, с высокой и широкой грудной клеткой, с стройными ребрами, с узким тазом и с мощными выпуклыми ляжками. Темный загар лица и верхней половины шеи резкой чертой отделялся от белизны плеч и
груди.
И она обвилась вокруг него,
положила руки
на шею, а голову прижала к его
груди. Так они помолчали несколько секунд.
Я помню себя лежащим ночью то в кроватке, то
на руках матери и горько плачущим: с рыданием и воплями повторял я одно и то же слово, призывая кого-то, и кто-то являлся в сумраке слабоосвещенной комнаты, брал меня
на руки,
клал к
груди… и мне становилось хорошо.
Ведь ты только мешаешь ей и тревожишь ее, а пособить не можешь…» Но с гневом встречала такие речи моя мать и отвечала, что покуда искра жизни тлеется во мне, она не перестанет делать все что может для моего спасенья, — и снова
клала меня, бесчувственного, в крепительную ванну, вливала в рот рейнвейну или бульону, целые часы растирала мне
грудь и спину голыми руками, а если и это не помогало, то наполняла легкие мои своим дыханьем — и я, после глубокого вздоха, начинал дышать сильнее, как будто просыпался к жизни, получал сознание, начинал принимать пищу и говорить, и даже поправлялся
на некоторое время.
Я очнулся или очувствовался уже
на коленях матери, которая сидела
на канапе,
положив мою голову
на свою
грудь.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она
полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила
на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе
на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками
грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Паша слушал все это с жадным вниманием. У Анны Гавриловны и
грудь и все мускулы
на лице шевелились, и когда Еспер Иваныч отдал ей назад письмо, она с каким-то благоговением понесла его и
положила на прежнее место.
Клеопатра Петровна притянула его голову и,
положив ее к себе
на грудь, начала его целовать в лоб, в лицо Павел чувствовал при этом, что слезы падали из глаз ее.
Тележка загремела, и вскоре целое облако пыли окутало и ее, и фигуру деревенского маклера. Я сел
на крыльцо, а Лукьяныч встал несколько поодаль, одну руку
положив поперек
груди, а другою упершись в подбородок. Некоторое время мы молчали.
На дворе была тишь; солнце стояло низко; в воздухе чуялась вечерняя свежесть, и весь он был пропитан ароматом от только что зацветших лип.
Мать
положила руку
на грудь ей и, тихонько толкая ее, говорила почти шепотом и точно сама созерцая то, о чем говорит...
Мать, обняв Ивана,
положила его голову себе
на грудь, парень вдруг весь отяжелел и замолчал. Замирая от страха, она исподлобья смотрела по сторонам, ей казалось, что вот откуда-нибудь из-за угла выбегут полицейские, увидят завязанную голову Ивана, схватят его и убьют.
Усталая, она замолчала, оглянулась. В
грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели
на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки
на груди, прищурил глаза, и
на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой
на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала
на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась,
положив локти
на колена, и смотрела под ноги себе.
На груди у него скромный букет фиалок, — никто не знает, чья рука
положила эти цветы.
Медленно раскрылись большие черные глаза. Они глядели еще тупо, но уже улыбались — слабо; та же слабая улыбка спустилась
на бледные губы. Потом он двинул повислой рукою — и с размаху
положил ее себе
на грудь.
Если тебя изнасиловал какой-нибудь негодяй, — господи, что не возможно в нашей современной жизни! — я взял бы тебя,
положил твою голову себе
на грудь, вот как я делаю сейчас, и сказал бы: «Милое мое, обиженное, бедное дитя, вот я жалею тебя как муж, как брат, как единственный друг и смываю с твоего сердца позор моим поцелуем».
Он
положил ей
на обнаженную
грудь горячую, воспаленную голову и лепетал, как в забытьи...
Взял я к ноге ружье, штык отомкнул,
положил подле; скинул правый сапог, дуло наставил себе в
грудь, налег
на него и большим пальцем ноги спустил курок.
— А за все: за труды, за заботы, за расположение. Ты, верно, неблагодарная? — И Термосесов, взяв правую руку Бизюкиной,
положил ее себе
на грудь.
И он, к немалому трепету карлика, начал проворно свертывать эту бумагу и
положил ее
на грудь себе под подрясник.
Положит меня, бывало,
на колени к себе, ищет ловкими пальцами в голове, говорит, говорит, — а я прижмусь ко
груди, слушаю — сердце её бьётся, молчу, не дышу, замер, и — самое это счастливое время около матери, в руках у ней вплоть её телу, ты свою мать помнишь?
Как очевидно было, что
на этого стройного, гибкого отрока с светлым взором жизнь не
клала ни одного ярма, что чувство страха не посещало этой
груди, что ложь не переходила чрез эти уста, что он совсем не знал, что ожидает его с летами.
Рагим лежит
грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль, опершись локтями и
положив голову
на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему
на затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем...
Глеб перекрестился, сложил руки покойника, снял образ и
положил ему
на грудь.
Дядя Аким взял руку мальчика,
положил ее к себе
на грудь и, закрыв глаза, помолчал немного. Слезы между тем ручьями текли по бледным, изрытым щекам его.
Уже час постукивала она вальком, когда услышала за спиною чьи-то приближающиеся шаги. Нимало не сомневаясь, что шаги эти принадлежали тетушке Анне, которая спешила, вероятно, сообщить о крайней необходимости дать как можно скорее
груди ребенку (заботливость старушки в деле кормления кого бы то ни было составляла, как известно, одно из самых главных свойств ее нрава), Дуня поспешила
положить на камень белье и валек и подняла голову. Перед ней стоял Захар.
Елена Андреевна(не видя Войницкого). Пощадите… оставьте меня… (
Кладет Астрову голову
на грудь.) Нет! (Хочет уйти.)
Соня. О чем? (
Кладет ей голову
на грудь.)